– Есть, сэр, – сказал майор. – Будет исполнено завтра же с утра в первую очередь.
– К черту завтра с утра в первую очередь! – сказал полковник. – Сейчас! Немедленно!
Полковник повернулся ко мне.
– Где живут родители рядового Кука? – спросил он.
Ну я-то знал, что Гарри жил в Западном районе Сан-Франциско недалеко от того места, где жили и мы с отцом. Но мне не хотелось создавать осложнения, а на Сан-Франциско каждый вечер уходили три или четыре поезда. Если я скажу полковнику, где дом Гарри, майор отправит его с первым поездом и очень скоро обнаружится, что мать Гарри и не думала болеть. Тут-то мы с Гарри и попадем в переделку. Поэтому я решил сказать, что дом Гарри очень далеко, так далеко, что полковник откажется от мысли отправить Гарри домой с первым поездом и просто предоставит ему без помех предаваться своему горю.
– Они живут на Аляске, сэр, – сказал я.
Я это сказал потому, что, когда я увидел, что надвигается беда, мне очень захотелось стать кем-нибудь другим, а не тем, кто я есть на самом деле, – и это мне напомнило об эскимосах, а эскимосы живут на Аляске.
– На Аляске? – переспросил полковник.
– Так точно, сэр, – сказал я. – Он с Аляски.
Полковник явно был озадачен, и я подумал было, что он бросит это дело, поставит на нем крест. Теперь, если бы только лейтенант явился с двумя выбранными им людьми для беседы с журналистом, все сошло бы отлично и я бы побежал искать Гарри. Полковник поглядел на журналиста, но тот сделал такое лицо, что просто трудно себе представить. Ну прямо-таки самое настоящее каменное лицо. Полковник ему улыбнулся, но у того на лице ни один мускул не дрогнул, и полковнику стало ясно, что так легко ему не отделаться.
– В каком городе Аляски? – спросил он.
– В Фербенксе.
– Майор Голдринг, – сказал полковник, – узнайте расписание самолетов на Фербенкс и отправьте рядового Кука с первым самолетом, вне всякой очереди. Если ему понадобятся деньги, доложите мне лично.
– Есть, сэр, – сказал майор и ушел.
– Молодой человек, – сказал мне полковник, – подите отыщите своего друга. Он едет домой.
– Есть, сэр, – сказал я и повернулся, чтобы идти, но журналист меня остановил.
– Простите, – сказал он, – что это у вас за книга?
– «Искусство войны», – отвечал я. – Клаузевиц.
– Позвольте спросить, – продолжал журналист, – как вам попала в руки эта книга?
– Средний уровень развития солдат нашей армии… – начал было полковник, но журналист его прервал.
– Шерман говорил, война – это ад, – сказал он. – Клаузевиц говорит – это искусство. А по-вашему, что такое война?
– Я не очень-то много знаю о войне, – отвечал я.
– А как вы находите Клаузевица?
– Читается легко.
– Что вы думаете о его идеях?
– По-моему, они омерзительны.
– Как вас зовут?
– Весли Джексон.
Журналист записал мое имя в блокнот, который достал из кармана пиджака. Полковник сначала был мною доволен, но когда я заговорил более свободно – без всякой, впрочем, задней мысли, – я увидел, что это ему не нравится. Он, видно, решил, что глупый журналистишка собирается написать очерк о рядовом, а не о нем, полковнике.
– Вы из каких мест? – спросил меня журналист.
– Из Сан-Франциско.
– Чем вы занимались до призыва в армию?
– Ничем.
– Ничем?
– Ну, искал одно время работу, иногда и работал, но больше слонялся без дела. Мой отец участвовал в прошлой войне. Ему дали пенсию по ранению, так что мы кое-как перебивались.
– А чем занимается ваш отец?
– Да ничем.
– Какая же у него специальность?
– Никакой. Он был студентом, когда его мобилизовали, а когда вернулся с войны, не захотел больше учиться.
– Откуда вы все это знаете?
– А он мне рассказывал. Мы с ним были добрыми друзьями, пока не началась война.
– А потом что случилось?
– Ну, видите ли, отец всегда любил выпить, а когда опять стали забирать всех подряд, он и совсем запил. Даже есть ничего не ел.
– А какое у него было ранение?
– Газ, шрапнель, шок. Кусок свинца угодил ему в темя, шрапнель едва не сняла с него скальп.
– А вы отца любите?
– Конечно.
– Отчего же вы поссорились?
– А мы не ссорились. Я все уговаривал его бросить пить, а он не мог. Хотел, да не мог. Напьется и пропадает по нескольку дней, а когда я спрошу, где он был, даже не помнит.
– А если не ссорились, почему перестали дружить?
– Да он ушел из дому и не вернулся.
– На какие же средства вы без него жили?
– Нашел себе субботнюю работу за три доллара. На них и жил.
– Где же сейчас ваш отец?
– Не знаю.
– А у вас есть кто-нибудь еще из родных?
– Мать и брат.
– Где они?
– В Эль-Пасо. У маминого брата Нила, моего дяди, там, в Эль-Пасо, магазин сельскохозяйственного оборудования. Мать и брат живут у него уже, наверно, лет десять.
– А вы все время оставались с отцом?
– Да. С девяти лет.
Ну, журналист все задавал да задавал вопросы, а я на них все отвечал, и каждый раз всю правду, и все глупее да глупее себя чувствовал и только ждал, когда наконец явится лейтенант со своими двумя людьми, которые создадут гарнизону хорошую репутацию вместо той дурной, что создали мы с Гарри. Но лейтенант не показывался, и руки у меня потели от волнения, и мне страшно хотелось стать эскимосом, а в ушах у меня все гремела «Валенсия», потому что это была та песня, которую распевал отец, когда мама уехала в Эль-Пасо с моим братом Вирджилом и мы с папкой помирали с тоски. Потом мы привыкли жить без них, отец перестал петь «Валенсию», и я совсем было ее позабыл, но потом опять вспомнил, когда он ушел из дому и больше не вернулся, а с тех пор, как я попал в армию, эта песня слышалась мне непрестанно.